---

---

---

---

I believe that you heard your master sing
When I was sick in bed
I suppose that he told you everything
That I keep locked away in my head
Your master took you traveling
Well at least that's what you said
And now do you come back to bring
Your prisoner wine and bread?

You met him at some temple
Where they take your clothes at the door
He was just a numberless man in a chair
Who had just come back from the war
And you wrap up his tired face in your hair
And he hands you the apple core
Then he touches your lips, now so suddenly bare
Of all the kisses we put on some time before

And he gave you a German Shepherd to walk
With a collar of leather and nails
And he never once made you explain or talk
About all of the little details
Such as who had a word and who had a rock
And who had you through the mails
Now your love is a secret all over the block
And it never stops, not even when your master fails

And he took you up in his aeroplane
Which he flew without any hands
And you cruised above the ribbons of rain
That drove the crowd from the stands
Then he killed the lights in a lonely lane
And an ape with angel glands
Erased the final wisps of pain
With the music of rubber bands

And now I hear your master sing
You kneel for him to come
His body is a golden string
That your body is hanging from
His body is a golden string
My body has grown numb
Oh, now you hear your master sing
Your shirt is all undone

And will you kneel beside this bed
That we polished so long ago
Before your master chose instead
To make my bed of snow?
Your eyes are wild and your knuckles are red
And you're speaking far too low
No, I can't make out what your master said
Before he made you go

Then I think you're playing far too rough
For a lady who's been to the moon
I've lain by this window long enough
You get used to an empty room
And your love is some dust in an old man's cuff
Who is tapping his foot to a tune
And your thighs are a ruin, you want too much
Let's say you came back some time too soon

I loved your master perfectly
I taught him all that he knew
He was starving in some deep mystery
Like a man who is sure what is true
And I sent you to him with my guarantee
I could teach him something new
And I taught him how you would long for me
No matter what he said, no matter what you do

I believe that you heard your master sing
While I was sick in bed
I'm sure that he told you everything
I must keep locked away in my head
Your master took you travelling
Well at least that's what you said
And now do you come back to bring
Your prisoner wine and bread?

---

...ночь или жильё,
псы ли воют, слизывая слёзы,
слушаю дыхание Твоё.

Оробело, как вступают в озеро,
разве знал я, циник и паяц,
что любовь – великая боязнь?

---

---

---

---

@музыка: Walter Wegmüller - Tarot

---

---

Солнце упало в закат,
Кровью, разбрызгав лучи.
Льётся огня водопад
В дым фиолета ночи.

С неба растёкся покой,
Звезд рассыпая алмаз.
Птиц растревоженный рой
Слышен свирелевый глас.

Шорох последний затих,
Только звоночки цикад.
И на асфальтовый штрих -
Мумии теней-громад.

Хочется верить, что вновь
В этой мирской пустоте,
Ночь мне подарит любовь
В светлой своей черноте.

(с)

@музыка: Grobschnitt "Solar Music"

---

Опять антиосень. Обожаю антиосень.

---

Глаз радуется!

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

"Я сплю с окошками открытыми, а где-то свищет звездопад..."

Едва наступило лето, как нас покинул лучший поэт современности. За собой он оставил на Земле невиданные доселе Ночные Аэропорты, Антимиры, небывалые Треугольные Груши и другие, непривычные институты в Дубне.

Его кругометы, закрученные в спирали галактик, превратились в галактические молитвы конца XX века. Он открыл строку, закрученную, как лента Мебиуса. Зримая и слышимая бесконечность, змея, кусающая свой хвост. Стих перестал походить на марширующую колонну или нарезанную буханку. Стих-рояль, стих-сердце, стих-вихрь, стих-глаз.

Невозможно что-то говорить, его стихи говорят сами за себя. Поэт несбыточного будущего, полетов духа и драмы сердец. Он одним из первых провозглашал неслыханную свободу в легком, пульсирующем ритме:

…Все выгорело начисто.
Милиции полно.
Все - кончено?
Все - начато!
Айда в кино!

Он открывал Америку заново, как совсем другой край, не тот, откуда исходила угроза войны, но и не тот, где вроде бы свободнее и лучше, чем здесь. Его Америка была просто странным, чужим, но загадочно-притягательным местом, другой планетой.

Обожаю
Твой пожар этажей, устремленных к окрестностям рая!
Я — борзая,
узнавшая гон наконец, я — борзая!
Я тебя догоню и породу твою распознаю.
По базарному дну
ты, как битница, дуешь босая!
Под брандспойтом шоссе мои уши кружились,
как мельницы,
По безбожной,
бейсбольной,
по бензоопасной Америке!
Кока-кола. Колокола.
Вот нелегкая занесла!


Он воспел воздух и его посланцев в атмосферном, взлетающем нью-йоркском Аэропорте, запуская слова-аэропланы в страницы изданий, наполняя небом мысли открывающих эти книги.

Ждут кавалеров, судеб, чемоданов, чудес…
Пять «Каравелл» ослепительно сядут с небес!
Пять полуночниц шасси выпускают устало
Где же шестая?

Видно, допрыгалась -,
Дрянь, аистенок, звезда!
Электроплитками
Пляшут под ней города.

Где она реет, стонет, дурит?
И сигареткой в тумане горит?

Она прогноз не понимает.
Ее земля не принимает.

Он любил воздушно, сияющее, психосоматично, и у его любви было имя воздуха, Оза. Перемежая взрывы нежности и иррациональности, он строил воздушные здания своих супрареальных чувств в упорядоченное твердое тело поэм.

Мне кажется, что ты все время идешь навстречу!
Затылок людей всегда смотрит в прошлое. За нами, как очередь на троллейбус, стоит время. У меня за плечами прошлое, как рюкзак, за тобой — будущее. Оно за тобой шумит, как парашют.
Когда мы вместе — я чувствую, как из тебя в меня переходит будущее, а в тебя — прошлое, будто мы песочные часы.
Как ты страдаешь от пережитков будущего! Ты резка, искрення. Ты поразительно невежественна.
Прошлое для тебя еще может измениться и наступать. «Наполеон, — говорю я,— был выдающийся государственный деятель». Ты отвечаешь: «Посмотрим!»
Зато будущее для тебя достоверно и безусловно.
«Завтра мы пошли в лес»,— говоришь ты. У, какой лес зашумел назавтра! До сих пор у тебя из левой туфельки не вытряхнулась сухая хвойная иголка.
Твои туфли остроносые — такие уже не носят. «Еще не носят»,— смеешься ты.
Я пытаюсь заслонить собой прошлое, чтобы ты никогда не разглядела майданеков и инквизиции.

И если двадцатый век был слишком абсурден в своем явлении, то хорош он был хотя бы тем, что его голосом стал Андрей Вознесенский.



Лежат велосипеды
В лесу, в росе.
В березовых просветах
Блестит шоссе.

Попадали, припали
Крылом — к крылу,
Педалями — в педали,
Рулем — к рулю.

Да разве их разбудишь —
Ну, хоть убей!—
Оцепенелых чудищ
В витках цепей.

Большие, изумленные,
Глядят с земли.
Над ними —— мгла зеленая,
Смола, шмели.

В шумящем изобилии
Ромашек, мят
Лежат. О них забыли.
И спят, и спят.

---

Неисправимый

Иногда выражение "приключения на свою задницу" обретает прямой смысл. Особенно когда указанная часть слегка купается в ручейке при минусовой температуре, в то время как ты висишь, зацепившись за ветку. Драматичности этой ситуации добавляет тот факт, что когда после этого хочешь выбраться к железной дороге, которая, как ты думаешь, находится совсем рядом за маленьким прилеском, выясняется, что она гораздо дальше, чем предполагалось. Лыжня крутится в хвойном лесу, ветер качает заснеженные деревья с равномерным шумом, из-за которого невозможно понять, с какой же все-таки стороны находится железная дорога, даже когда где-то вдалеке (а ведь думал, что рядом!) слышен гудок поезда. Лес продолжается, лыжня вдруг снова исчезает, и видны лишь следы от лыж одного-единственного любителя диких прогулок. Наконец, лес заканчивается, выходишь на холм - и вот она, не прямо, как думал, а где-то далеко слева. Нетронутое гладкое поле, лыжи - не развлечение, а единственная возможность пройти его, иначе - по колено или по пояс в снег. Где-то километр до железки, и мы выбрались на нее. Направо - и за поворот, по шпалам, но мы выбрались - а остальное, неважно. Промокшие любители приключений. Еще километр по дороге - платформа Фроловское. Еще 45 минут, и придет электричка. Можно жить.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Небесная прогулка

Ну и о чем тут говорить? Момент, когда происходит переход в новое качество, является сам. «Просветление» - так говорят некоторые, «вспышка» - другие, и множество еще определений. Вояджер выходит на поверхность из вестибюля м. Преображенской площади и движется параллельно лестничным домам в сторону Дельты, словно ориентируясь на маяк. Это было в декабре 2008-го.

Снег переходит в туман и обратно, это две взаимозаменяемые сущности. Когда ты понимаешь, что ты на верном пути, многие глупости становятся символом чудесного. Шаг неспешен, чтобы не растянуться на скользком льду, но и не медленный, чтобы не терять ритм. Все мелочи вокруг – это наши галактики, космопорты, корабли дальних следований, наши мечты и их исполнение. Дома смещаются влево, открывается более широкое пространство. Новогодняя иллюминация над домами глупа, но ненавязчива. И здесь уже идет полет:

“Celestial voyage! To reach the shores and bathe in pools of divine nectar…”

13-й трамвай похож на левитирующий катер в размазанных картинах светлого декабря. Большая Черкизовская улица, подобно драматическим аккордам ритм-гитары Гёбеля, плывет и играет в неопределенностях сфер. Окна домов и транспорта – музыка вселенной. Небо разноцветных облаков в поисках нового годового круга превращается в соло Масвидаля. Река автомобилей уносится вдаль, к путеводному маяку.

“Celestial voyage! To feel the bliss of liquid healing nectar inside…”

Асферические разряды высекают провода, магазин оптики отражает линзами ответы. Паттерны четкого шага по улице похожи на прогулку по небу. Это предвестники новой сущности, глашатаи просветления. Захлопываются двери ---
"следующая остановка – Просторная улица..."

(...)

@музыка: Cynic "Celestial Voyage"

---

"Bed's too big without you"

Какого хрена так много надо спать? Меня задолбало это уже. Есть множество вещей, куда более интересных. Разве что если не снится Черкизовский космопорт. Или вот так:

"За окном мелькали теплые, приятные тона польских полей и угодий. Еще полчаса, и мы были на месте. Этот район Франкфурта-на-Майне был тихим и радующим своими домами, и мы немало здесь погуляли, но съездили и в центр, прокатившись по мостам на трамваях и стреляя взглядами над речными узорами. один квартал города вообще был похож на окрестности универмага "Петровский", те же голуби, те же лица. сразу видно, что вокзал где-то рядом. Frankfurt Hauptbahnhof - Klin. Садимся на обратную электричку, полтора часа, и мы дома. Что ж, это было великолепно, значит завтра же едем туда снова, только с товарищами"

И знаете ли, я не люблю осень вовсе не из-за внешности и погодных явлений. Просто почему-то эти три месяца, иногда за компанию прихватывая с собой еще и декабрь, умудряются оставлять на моем графике жизни удивительно ровную черту, из года в год, десятилетиями. И только когда Земля освещается белым покровом, а отраженное силой белого Солнце начинает свое возвращение в лето, сейсмографы моей души регистрируют первую активность.

Почти все запасы чудес и волшебств, накопленные в прошлом году, безжалостно израсходованы в этом. Еще немного, и у меня не останется ресурсов для эмоций. Я почти на дне колодца, и выбраться отсюда мне позволит только настоящее, сильное чудо. Но, конечно, создать его должен я сам.

@музыка: Judas Priest "Burnin' Up"

@настроение: сгореть, как феникс